На протяжении часа, который длилась презентация, читатели вступали с автором в беседу, задавали вопросы. При этом вопросов, касающихся непосредственно темы книги, было задано на удивление мало. Много интересовались воззрениями автора на различные вопросы музыкальной культуры. Среди прочих была затронута тема аутентики и исторического исполнительства барочной музыки. Эту тенденцию игумен назвал (в негативном смысле) облегчающей восприятие произведений для современного слушателя, упрощающей их содержание. Своё отношение к аутентичному исполнительству игумен Петр охарактеризовал высказыванием Д.Д. Шостаковича: «Когда-нибудь, — говорил композитор, — изобретут не киксующую валторну, но мою музыку продолжат исполнять на киксующих, потому что на них играли во времена Шостаковича».
Обсуждая многочисленные вопросы, касающиеся творчества современных композиторов, современной музыки, дальнейших путей её развития, игумен Петр часто ссылался на работу В. Мартынова «Конец времени композиторов». Вероятно, ему оказались близки тезисы музыканта-философа, изложенные в этой книге. В целом, образу мысли игумена свойственно в некоторой степени эсхатологическое ощущение состояния музыкальной культуры – несколько раз звучала мысль о духовной и физической деградации личности. Это настроение подкрепляли высказывания о невозможности человека, обладающего современным клиповым сознанием, замечать внутреннюю сложную организацию классических и новых произведений.
Рассуждения по поводу достоинств и недостатков музыки XX-XXI веков были довольно скромны — свою позицию игумен выразил словами Гайдна: «Главное в музыке — ухо», подчеркнув тем самым значимость гармоничного, приятного звучания и своё пристрастное отношение к музыке более удалённых от нас эпох. Хотя, рассуждая о композиторах XX века, он выделил две важные для него, крупные фигуры — П. Хиндемита и Д. Д. Шостаковича.
Интересное мнение игумен Петр высказал по поводу преображающей роли искусства и, конкретно, музыки. Он разделил понятия духовно-нравственного и эстетического: «Музыка не совпадает с духовной жизнью, и даже с точки зрения нравственной, погружение в искусство никого не делает лучше или хуже. Но, мне представляется, что классическая музыка особенно в наше время сформировавшегося клипового мышления даёт значительное противоядие в интеллектуально-эстетической сфере… Музыка не может совершить с нами нечто духовно-нравственное, облагородить: тогда не было бы любителей классической музыки — отъявленных злодеев, всемирно, исторически известных. Однако, при нравственной благой деятельности человека, она [музыка] может ему сильно помочь».
Процесс творчества автор назвал обогащающим и делающим художника достойным «сотрудниками Бога» по возделыванию Его «Прекрасного сада», который дарит нам красоту и утешение.
Я не остался в стороне и задал свой вопрос отцу Петру, как человеку, сочетающему в себе веру и музыку – как регенту. Звучал он так: в духовной музыке, вслед за светской, происходили изменения, связанные с обогащением музыкального языка новыми техниками. Ярче всего это заметно в католической традиции, но и в православном богослужебном пении было несколько точек преобразования: партес, классический период и «неорусский» (Смоленский, Кастальский, Чесноков, Рахманинов). Вся же музыка композиторов XX века (Свиридов, Шнитке) на богослужебные тексты осталась вне собственно Церковной практики. Может ли произойти такое же обновление, берущее за основу актуальные средства музыкального языка, в православной Церкви сейчас?
Игумен Петр: «Музыка в богослужении имеет вполне определённую задачу — делать общественную молитву более сосредоточенной и общественной (если хотите), донести смысл слов, которые поются. С этой точки зрения, лучше всего знаменное пение, не очень сложное, не слишком протяжное, либо церковный обиход.
Мы экспериментировали — знаменное пение в Даниловом монастыре не пошло, что ещё раз подтверждает кризис, который я [ранее] приводил — кризис звуковой среды. Наша звуковая среда всё-таки гармоническая и тональная, поэтому в этих условиях лучше всего, я считаю, простой церковный обиход, который не поглощает много внимания своей музыкальной стороной.
Упомянутые вами вторая и третья смены стиля — классическая и, условно, реконструкции древнерусского в гармоническом направлении (Кастальский, Рахманинов) — кажутся мне несколько искусственными. С точки зрения богослужебной, обиход лучше.
Что касается новых выразительных средств в церковной музыке — нет. Я думаю, что это никак не пойдёт, потому что православие само по себе очень консервативно, в чём есть огромные положительные стороны. Цель богослужебного пения не будет достигнута или [не станет] достигаться лучше, чем при простом обиходе.
Здесь всё дело в общей звуковой среде, если она поменяется массово, то это рано или поздно проникнет в церковное пение. А пока наша среда тональная, золотые секвенции сплошные в «попсовых» песнях — уши людей настроены на это».
Хочется вспомнить и несколько отдельных фраз, прозвучавших этим вечером и зацепивших меня:
«Христианская вера ограждает творца от крайностей».
«У хорошей музыки есть иммунитет, отталкивающий её от всякой идеологии. Даже если мы будем слушать ту же Одиннадцатую симфонию Шостаковича «1905 год», то это всё [идеологическое содержание] можно с лёгкостью вынести за скобки, потому что музыка хорошая, она сама за себя говорит».
Спустя около полутора часов, когда официальная встреча и конференция закончилась, к автору выстроилась очередь на получение автографов. Люди продолжали общаться на разные темы, касающиеся музыки, искусства, чтения, рассуждал о том, что их ожидает по прочтении книги игумена Петра. Моей же компанией была только та самая книга, поэтому во время ожидания, свои мысли оставив при себе, я вновь разглядывал прекрасный зал, зелёную дверь, клавесин, накрытый зелёным сукном, смотрел в окно на сгустившуюся темноту осеннего вечера.
И вот настала моя очередь подходить. Улыбаясь, отец Пётр стал подписывать книгу. Нарисовал крестик, начал писать «С наилучшими пожеланиями…», и тут я его скромно спросил:
- Вы ведь тоже учились в Мерзляковке?
- Да.
- А я буду заканчивать её в этом году.
Отец Петр тепло улыбнулся, в его глазах промелькнули, возможно, воспоминания о юности. Он сказал:
- Да… наша Альма-матер!